Жил да был один парнишка, круглый сирота. Батрачил то у одного, то у другого, чтобы хоть как-нибудь прокормиться. Был опрятен, любил чистоту, и все сельские парни ему завидовали. Батраки его недолюбливали и по-всякому над ним насмехались, а он на их болтовню и внимания не обращал, знай делал свое дело. Когда они собирались по вечерам и наговоривали с три короба, он притворялся, будто ему невдомек, что камешки в его огород бросают, дурачком прикидывался. Вот его и прозвали сельским растяпой.
Хозяева, у которых он батрачил, были им премного довольны и наперебой переманивали. А как пройдет он по улице, девки друг дружку локтями подталкивают да сквозь опущенные ресницы поглядывают. И то сказать, было на что поглядеть. Лицом чист
да пригож, волосы, как вороново крыло, волной спадают на белоснежную шею; усы едва пробиваются, словно тень легла над верхней губой, а глаза-то! Глаза, матушки мои! — Всем девкам сердце растревожили.
Пригонит он коров на водопой — девки наперебой стараются найти повод для разговору, а он никого не замечает и будто даже не знает, чего им надо.
Вот они и придумали между собой прозвать его сельским красавчиком, будто им и нужды нет, что он на них вовсе не смотрит. А он и вправду, куда как красавец!
И по сторонам не глазел, а ходил, пас коров, и все в его руках спорилось, не чета другим батракам.
Не знаю уж, что он делал, как так выходило, а только коровы в его стаде были глаже, чем у других батраков, и молока больше давали; в местах, где он пас скотину, трава была куда как гуще да сочнее. И где бы его нога ни ступала, сразу заметно было, даже бурьян веселее глядел.
Видать, в добрый час парень родился и ему на роду написано высоко летать. Но он об этом и не догадывался и мысли такой не имел — возгордиться; не знал, что скрывается за завесой времени. А смиренно делом своим занимался и ни словом или как-нибудь по-другому никого не затрагивал и ни к кому не привязывался. Потому и не взлюбили его сельские парни да -батраки.
Как-то раз по весне, притомившись в беготне за коровами, присел он в тени под большим развесистым деревом и заснул. И ведь место-то выбрал какое! Ложбинку, сплошь в цветах, и все распустились, едва человеку пробраться можно. Поодаль
ручеек течет из родничка на склоне пригорка, змейкой бежит, пробивается среди лопухов да всякой травы, и от журчанья этой воды человека ко сну клонит. Дерево, под которым парень в тени укрылся, величавое и как будто до облаков достать силится. На широких ветках птички поют, гнездышки вьют. Тень от густой листвы так и манит прохладой. Скажу вам, парень этот вовсе был не растяпа, сельские батраки возводили напраслину, прозвав его так, Только он голову приклонил, как сразу и уснул.
И едва заснул, я и рассказать еще не успел, а уж он вскочил. Сон хороший ему приснился, вот он и встрепенулся.
А приснилось парню, будто явилась ему добрая фея, краше всех фей, какие только бывали между небом и землей, и велела ему отправиться ко двору царя, который теми краями правил, мол, там его судьба должна славно устроиться.
Проснулся он, диву дается: «Что же это такое было?». Призадумался, целый день терзается и никак в толк не возьмет, что этот сон означает. Невдомек ему, что это звезда, под которой он родился, дорогу ему показывает.
На другой день, выгоняя коров на пастбище, он опять свернул с дороги к тому самому дереву, прилег у его ствола, и опять ему тот же сон привиделся.
Пробудившись, он говорит себе: «Э, да тут дело не чистое!» — и снова весь день думушку думает.
На третий день он нарочно отправился той же дорогой, мимо этого дерева, лег под ним, и приснился ему тот же самый сон, только на этот раз фея даже пригрозила ему хворью и всякими невзгодами, если он не' пойдет, куда велено.
Тут он встал, погнал коров домой, загнал их в хлев, явился к хозяину и говорит:
— Хозяин, у меня думка есть: пойду я по свету, куда глаза глядят, счастья искать. Сколько я батрачил, а ничего не нажил, и не видать, что сумею этак-то на ноги стать. Будь добр, дай мне расчет.
— Да что тебе, малый, вздумалось уходить от меня? Может, жалованье я тебе скудное положил? Или харчей не хватает? Лучше оставайся-ка у меня, а я тебе невесту хорошую подыщу на селе с каким ни на есть приданым, да от себя подсоблю,чем только в силах, заживешь ты своим домом, как все добрые люди, к чему тебе по свету мыкаться неприкаянным?
— Нет, хозяин, я всем доволен, и харчей хватает, только так уж мне приспичило — пойду по белу свету и ни за что теперь не останусь.
Хозяин видит, что его ничем не удержишь, рассчитал его, выдал, что полагалось, и он, попрощавшись, ушел.
Покинув свое село, парень отправился прямехонько на царский двор и там нанялся прислуживать в царском саду. Садовник принял его радешенек, потому как работник попался опрятный, а то до тех пор ему от царских дочерей не раз доставалось за то, что приставляет к садовой службе всяких уродов.
Но опрятен он хоть и опрятен, да одежонка-то вся — старье и, что уж там говорить, мужицкая, в какой за скотиной ходят. Садовник велел ему в баню сходить, рубаху переменить и дал другую одежу, куда как подходящую для работника при царском саду. Ростом-то он был ладный да крепкий, новая одежка пришлась ему в самый раз.
Кроме других садовничьих дел, главная служба
его заключалась в том, чтобы каждое утро нарвать двенадцать букетов цветов и поднести их двенадцати принцессам, царским дочерям, когда те выйдут гулять по саду.
А этим царевнам было на роду написано, что они замуж не выйдут до тех пор, пока не найдется такой человек, который разгадает тайну их участи, и пока одна из них не полюбит кого-нибудь. Предсказательницы судьбы наделили царевен страстью к танцам. Они просто с ума сходили по танцам и каждую ночь изнашивали в плясе по паре шелковых башмаков.
И никто не знал, где они по ночам танцуют.
Царь стал призадумываться, сколько же можно тратиться на башмаки для своих дочерей и как это никто из добрых молодцев, которые сватались к ним, ни одной не сумел растревожить сердце, видать, ледяное оно у царевен.
Вот по всему царству, да и по соседним царствам-государствам царь повелел слух пустить, что, мол, кто разузнает да откроет ему, что делают по ночам его дочери и отчего каждая за ночь пару башмаков истаптывает, тот пускай любую из них выбирает в жены, какая милее, и он ее замуж отдаст.
Царь держал дочерей под запором в одной светлице, в своем дворце, за семью железными дверями да за семью большими замками. Но что они делают по ночам, отчего этак обувку рвут, никому не было ведомо, ведь никто не видел, чтобы они из дому выходили, да и не могли они выйти.
Видать, им на роду написано всю свою жизнь так прожить. Такая уж участь была им дана.
Как только слух прошел про царево решенье, потекли во дворец сваты: то царевичи, королевичи,
то сыновья важных сановников и даже господ помельче. И какой ни прибудет — на ночь идет сторожить к дверям светлицы, где царевны заперты. Царю каждое утро невтерпеж добрую весть услыхать, а вместо этого ему все только одно твердят: женихов, что с вечера в караул уходили, утром след простыл. Неизвестно, куда девались. Будто в воду канули.
Вот уж пропало одиннадцать добрых молодцев. Раз такое дело, остальные мяться стали, не желают в караул идти. Сладко ли жениться-то на царевнах, которые столько молодцев загубили.
И один за другим съехали они с царского двора, убрались восвояси. Кому же охота жизни своей лишиться?
Тут и у самого царя сердце от страху зашлось. Как это сгинули все женихи, что вызвались подглядеть за его дочерями? И не посмел он больше никого зазывать караулить их.
Волей-неволей приходилось царю каждый день покупать дюжину башмаков, и сокрушался он, что дочери состарятся в девках, засохнут, не бывать им под венцом.
А работник нес свою службу в царском саду как положено. Царевны были довольны букетами, которые он им вручал, а садовник — его работой.
Протягивая царевнам цветы, он и глаз поднять не смел; но когда подавал букет самой младшей, отчего — уж не знаю, вспыхивал, как пион, и сердце так начинало биться, что вот-вот выпрыгнет из груди. Царевна приметила это, но подумала, что парень просто стыдлив и поэтому так перед ними краснеет.
Сегодня так случилось, завтра; видит он, что не
по купцу товар. Да разве сердцу прикажешь? Сердце-то — будь оно неладно! — ему все одно твердит. Парню тоже охота попытать счастья, подкараулить царевен, да опять же, он подумывал и об участи тех, кто до него в караул идти вызывался.
Младшая царевна как-то не утерпела, поведала сестрам, что работник, который им цветы подает, краснеет, как маков цвет, представ перед ними, и что он собою пригож. Услыхав эти слова из уст младшей сестрицы, старшая царевна давай ее корить да на смех подняла, мол, что это ей вздумалось о прислуге такие речи молвить, видать, сердце ее стало податливо и, выходит, вот-вот покориться готово.
Парню сердце подсказывало: пойди к царю, проси дозволенья тоже постеречь у дверей царевниных, да знал сверчок свой шесток и не мог он забыть, сколько молодцев сгинуло, да и боязно было службы своей лишиться, на бобах вовсе остаться! Опять же шибко терзался он мыслью, что как погонят его с царского двора, не видать ему больше царевны. А ведь он, как ни старался страсть в себе заглушить, когда по утрам царевнам цветы раздавал, все-таки их красота и нежность, а особенно ласковые взгляды младшей царевны так его завлекли, что ему думалось, и жить станет невмоготу, когда его пальцы не будут касаться каждое утро белоснежных и мягких как пух царевниных рук.
День и ночь терзала его грусть-тоска и не знал он, как сделать, чтобы его желанье исполнилось, ведь иначе ему и жизнь не в жизнь.
Как-то ночью, когда он уснул, терзаемый -этой печалью, явилась ему во сне та же самая фея, которая показалась ему когда-то в ложбинке с цветами.
И сказала ему:
— Пойди в самую глубь сада, с восточного краю Там найдешь два лавровых кустика, один — вишне вого цвету, а другой розовый. Рядом увидишь золотую мотыгу, золотой же кувшин да шелковый рушник. Возьми те лавровые кустики, посади их в добрые горшки, мотыжь золотой мотыгой, по ливай из золотого кувшина да протирай хорошенько шелковым рушником и береги пуще глазу. Когда они вырастут и вытянутся в человеческий рост, что хочешь у них проси, любое — все будет исполнено в точности.
Сказала и растаяла, будто призрак, работник ей даже спасибо сказать не успел.
Не опомнясь от чудного сна, не протерев даже глаз, побежал он в самую глубь сада, с восточного краю, да так и обмер от радости, когда въявь увидал то, про что ему фея во сне говорила. Трет глаза, ощупывает себя: а ну как он еще спит, да наяву ли все это? Уверившись, что это не ночное видение, он взял и унес лавровые кустики.
Ходил за лаврами лучше не надо, часто мотыжил золотой мотыгой, поливал из золотого кувшина, вытирал шелковым рушником и — к чему слова понапрасну тратить? — берег пуще глазу, как фея наказывала.
Лавры росли, наливались силой, будто чудом каким их тянуло. Скоро стали они совсем боль-шенькие. И такой красы, как эти лавры, никто нигде не видывал.
А как вытянулись они в человеческий рост, он подошел к одному и сказал, как фея велела:
Глядь, в тот же миг не ветке завязался и стал на глазах расти, распускаться — и расцвел такой распрекрасный цветок, что невозможно было удержаться, чтобы не понюхать его. Он сорвал этот цветок, положил за пахуху — так, стало быть, фея его научила.
Вечером, когда царевны отправились на покой в ту самую светлицу, где их запирали на ночь на семь крепких замков, он тихонько прошмыгнул мимо их и заскочил в ту светлицу. Он-то видел, что они делают, а они его не видели. И увидел он: вместо того, чтобы раздеваться да спать ложиться, они стали причесываться, надевать дорогие наряды да собираться в дорогу.
Он удивился этому и решил непременно за ними отправиться, посмотреть, как они выйдут отсюда, куда пойдут и что станут делать.
Тут вдруг старшая царевна спрашивает сестер:
— Ну, вы готовы, девушки?
— Готовы, — отвечают они.
Тогда старшая топнула-пристукнула ногой об пол — и пол в светлице расступился. Они спустились в открывшийся ход и шли, шли, пока не вышли к саду, обнесенному медной стеной.
Подошли они к саду, старшая царевна опять ногой топнула-пристукнула — и железная калитка в сад распахнулась. Пробираясь в сад вслед за царев-
нами, парень наступил на платье самой младшей сестры. Та живо обернулась, но никого не увидела и, окликнув сестер, говорит:
— Сестрицы, мне показалось, что кто-то идет за нами, даже наступил мне на платье.
Сестры поглядели во все стороны, никого не увидели и молвят ей:
— Отчего тебе, сестра, все мерещится? Кому же здесь быть, кто может за нами подглядывать? Сюда до нас и жар-птице не долететь. Лучше посмотри хорошенько, наверно, ты зацепилась подолом за какую-нибудь колючку, а коли ты пуглива, тебе и поблазнилось, будто кто-то на твой подол наступил. Вот глупая!
Она промолчала. А парень все за ними идет.
Миновали они серебряный лес, миновали другой, золотой, миновали третий, где листва — сплошь алмазы да самоцветы и сверкает так, что глаза слепит, и пришли к большому озеру.
Посреди того озера — холм, а на нем — палаты, каких он в жизни не видывал. Царские-то дворцы по сравнению с ними всего ничего, и сверканье от них такое, что и на солнце глядеть еще можно, а на них — никак. И построены так хитро, что когда ты по лестнице вверх поднимаешься, кажется, будто вниз спускаешься, а когда вниз спускаешься, кажется, будто вверх поднимаешься.
У берега царских дочерей дожидались двенадцать челнов с гребцами, в шитых золотом дорогих нарядах. Подошли они к берегу, сели каждая в свой челн и поплыли.
А работник сел в челн к самой младшей.
Челны отчалили и поплыли вереницей, как журавли. Только челн младшей царевны все отстает
да отстает. Гребцу удивительно, отчего это нынче челн тяжелее, он изо всех сил налегает на весла, чтобы догнать остальных.
Как только царевны ступили на берег, там музыка заиграла — и не хочешь, да в пляс пойдешь. Сестры живо побежали, зашли во дворец и давай плясать с молодцами, которые их поджидали, и плясали, и плясали, пока башмаки не изорвались.
Парень все время не упускал их из виду. Он тоже пробрался во дворец — и что же увидел? Большие просторные хоромы с плясалищем, едва до конца видать. И сплошь в золоте да в драгоценных каменьях, а кругом в золотых, выше человеческого росту подсвечниках горят факелы. Стены белые, как молоко, сверкают — смотреть нельзя, и на стенах — золотые полоски, а на них сапфиры да рубины огнем горят.
Работник встал в уголке и глядит на все эти чудеса. Да и было на что поглядеть, ведь он и впрямь такого еще не видывал. Но только где уж там на месте-то устоять! Тоже волей-неволей подскакивает да приплясывает; невозможно было удержаться, ноги сами плясали, когда музыка эта играла. Даже подсвечники с факелами, столы да лавки и те подпрыгивали.
И никто на свете даже представить не может, как прекрасна была та музыка, как звучали все вместе органы, дудки, гитары, лютни, трембиты, волынки и много еще чего; самые наилучшие музыканты на свете и то бы рты разинули.
А уж царевны-то!.. Прямо огонь! Пляшут и хороводную, и кадриль, и цыганочку, и парами, и поодиночке, и вприсядку, и с притопом — по-всякому. Тут не только подметки, печенки и то отбить можно.
И вот пляшут они, пляшут до самой зари. Тут вдруг музыка перестала играть, и откуда ни возьмись появился стол — ломится от всяческих яств, какие только на свете бывают. Тут все уселись за стол и давай есть да пить, веселиться, сколько душа пожелает.
А работник сидит в своем уголке, куда притулился, и смотрит, слюнки глотает.
За столом прислуживали арапы в дорогой одежде с разными украшениями.
Встали царевны из-за стола и давай домой собираться.
И вернулись той же самой дорогой, по которой пришли. А парень все следом идет.
Когда они проходили через серебряный лес, работнику тут что-то пришло в голову, он возьми да и сорви с одного дерева веточку.
Тут весь лес громко зашелестел, словно ветер злой налетел на деревья, а ни один листок даже не шевельнулся, не дрогнул хотя бы, как от легкого дуновенья.
Царевны — в переполох.
— Что это было, сестрица? — спрашивают.
— А чему быть-то? — отвечает им старшая из сестер. — Видать, это пташка, что вьет гнездо на башне дворца нашего батюшки, забралась в листву; только она одна и может добраться досюда.
Царевны пошли дальше и вернулись во дворец, в светлицу, где были заперты, тем же самым ходом, как и вышли оттуда.
На другой день работник, навязав букеты для царских дочерей, ловко спрятал сорванную ветку в цветы младшей царевны.
Царевна удивилась, когда он ей подал букет, поглядела на него милостиво, да не могла в толк
взять, как та веточка в ее цветах очутилась.
На другой вечер опять все повторилось. Парень так же тайком шел за ними, только на этот раз сорвал веточку с золотого дерева и опять на другое утро воткнул ее в букет младшей царевны.
И старшая царевна опять успокаивала сестер, когда они испугались, услышав, как шелест про-бежал по лесу, где работник сорвал ветку.
На утро младшая царевна приняла от работника букет цветов со спрятанной в нем золотой веточкой, и сердце ее словно ножом полоснуло.
Она стала искать заделье и, притворившись, что ей вздумалось погулять, вышла днем в сад, а там, приметив на повороте дорожки работника, остановила его и спрашивает:
— Откуда у тебя веточка, которую ты мне в букет воткнул?
— Пресветлая царевна знает, откуда.
— Выходит, ты нас выследил и знаешь, где мы по ночам бываем?
— Выходит, так.
— Как это ты сумел все время ходить следом за нами, и ни одна из сестер тебя не приметила?
— А я тайком.
— Вот, на тебе кошелек с деньгами да помалкивай, никому ни слова не оброни о наших ночных прогулках.
— Я, пресветлая царевна, свое молчанье не продаю!
— Коли я услышу, что ты не держишь язык за зубами, прикажу отрубить тебе голову.
Языком-то она выговорила эти жестокие слова, а сердце совсем другое подсказывало. Показалось ей, что этот работник с каждым днем все пригожее делается.
Когда он на третью ночь опять проорался за ними тайком, то сорвал веточку в лесу с алмазной листвой, и опять шелест прошел по лесу, и опять старшая царевна успокоила младших сестер, уняла их испуг. А у младшей царевны, не знаю отчего, сердце тайно трепетало от радости.
На другой день, найдя алмазную веточку в букете цветов, стала она исподтишка поглядывать на работника и примечает, что он не так уж и отличается от царевичей да королевичей. Даже вовсе пригожим и славным кажется.
Работник тоже на царевну томно поглядывал и тоже тайком; приметил, что она, вроде, взволнована, да только виду не подал, а занялся своими делами..
А старшие сестры подглядели за ними и стали над младшей царевной смеяться да шутки шутить. Младшая сестра промолчала и обиду стерпела. Она все диву давалась, как это работник про них все выведал. Она, вишь, смекнула, что этот парень вовсе не прост, коли сумел сделать то, что и славным молодцам не удалось.
Да и, по правде сказать, его гордая стать, приятное и кроткое выраженье лица показывали, что он не простой работник. Опять же, и вид у него и все прочее завлекательны были.
Когда царевны зашли в светлицу, младшая возьми да и скажи сестрам, что садовый работник знает про их ночные гулянки. Тут они стали совет держать да обдумывать, как бы и его загубить, как других молодцев, чтобы и он тоже сердца и чувств лишился.
Да только парень и на этот раз к ним в светлицу пробрался, потому и знал, что они замышляют.
Видать, ему сорока на хвосте принесла весточку, что нынче они про него говорить станут.
Теперь, раз он все узнал, — все, что надобно было знать, — он пошел к своим лаврам и говорит другому, розовому лавру:
Лаврушка, ты мой лаврушка!
Я мотыжил тебя золотой мотыгой,
Поливал тебя из золотого кувшина,
Вытирал тебя шелковым рушником.
Одари меня разумом да ученостью
царевичей-королевичей.
Как и в первый раз, завязался на лавре бутон, стал расти, раскрываться,и распустился чудесный цветок. Он сорвал этот цветок и за пазуху положил. И в тот же миг обожженное солнцем лицо его стало чистым и светлым. В голове, он и сам не знал, что-то вдруг переменилось. Он заметил, что рассуждать стал иначе, чем раньше. Видать, ума сильно прибавилось. И очутился он в новом облачении, как у царевичей-королевичей.
Тут он отправился прямо к царю, просить позволения покараулить ночью царевен.
Царь пожалел его молодость, советует ему не губить себя, заниматься своим делом. Но парень настаивал. И тогда царь согласился. Ему даже и в голову не пришло, что это — садовый работник, так сильно он изменился.
Когда царь представил его дочерям и объявил о желании, они тоже его не признали. Только младшая, у которой в сердце заноза засела, узнала его и тосковать начала.
Как настала ночь, царевны отправились на свои игрища и его с собой взяли. Он знал, что они затевают, да остерегался, чтобы не угодить в расставленные тенета.
пришли они в заколдованный дворец, проплясали до самой зари, а потом сели за стол. Тут ему подали зелье, которое пили все, кто там до него побывал; зелье, от которого он должен сердца и чувств лишиться, которое должно его погубить, как всех других молодцев погубило.
Он принял то зелье в кубке и, обратив свои затуманенные слезами, пылающие любовным огнем глаза к младшей царевне, молвил ей нежным голосом:
— Видишь? Из любви к тебе гибель свою принимаю, раз у тебя сердце, как лед.
— Нет, сердце мое — не лед, растопило его огнем твоей любви, — отвечала она. — Не пей! Уж лучше мне садовничихой быть вместе с тобой, чем царевной, да без тебя.
Он, как услышал эти слова, выплеснул зелье через плечо, подошел к ней поближе и говорит:
— Не бойся, пресветлая царевна, садовничихой стать тебе не придется.
Все, кто был в хоромах, услыхали эти слова. Колдовство потеряло силу — и враз все очутились в царских палатах. А волшебный дворец сгинул, как привидение, будто его и на свете совсем не бывало.
Царь, как увидел их всех, изумился, остолбенел, схватившись за бороду обеими руками. А молодец-то, бывший садовый работник, стал рассказывать про все ночные лукавства. И царь отдал младшую дочь за пригожего, славного молодца. Тут и другие дочери стали одна за другой подходить к царю то с царевичем, то с королевичем, своими избранниками. Царь над всеми смилостивился и всех благословил. И так все радовались кругом, так радова-
лись, что не только мои уста, а будь хоть целая сотня уст — и то бы передать не сумели!
Прежде чем обвенчаться, младшая царевна спросила своего жениха, какой такой силой он обладает, что разгадал их ночные тайны и раскрыл колдовство, которым они были опутаны. Он рассказал. А она, чтобы муж не имел над ней превосходства, а был наравне, как все люди, пошла и срубила те лавры и в огонь бросила.
Потом они обвенчались и всю жизнь прожили в счастье, как на этом свете живется, пока совсем не ослабели и не обессилели, в самой глубокой старости.
Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть. (с) Т. Рузвельт
Последняя сказка на ночь, которую мне рассказали=))) Читай только если ты не антислэшер.
...Если идти по дороге из света фонарей, можно придти на небо. Просто нельзя бояться. Нужно идти и не оглядываться. Там, на луне живет человек, что зажигает звезды по ночам. Его так и зовут Человек-На-Луне. Никто никогда не видел, как именно он заставляет звезды светиться, но говорят, он дотрагивается до них своими тонкими белыми пальцами, и они загораются. А он раскачивается на лунном рожке и смотрит, как зведзы освещают путь одиноким людям. А по утрам, он так же касается звезд, и они потухают, чтобы не мешать солнцу. А Человек-На-Луне в это время, освещает небо с другой стороны Земли... Билл, ты слышишь меня?
-Слышу... А как он выглядит?
-Я не знаю... Наверное, он очень красивый... Как звезды. У него длинные серебристые волосы... Иногда, они касаются земли, и получается лунная дорожка... А еще, я читал, что он высокий и тонкий... И очень гибкий. Ведь, нельзя зажигать звезды, сидя на одном месте...
-А глаза?
- Глаза... Наверное, они светлые... Светло-серые... И бледная кожа, светящаяся в темноте... И голос тихий-тихий... Я думаю, он...
-Том, мне холодно...
-Закрыть окно?
-Нет...
-Иди ко мне...
Тонкая тень мелькнула в лунном свете, заливающем комнату. Тихий шорох одеял был почти не слышен в весеннем шуме ветра за окном.
-Теперь теплее?
-Да...
-Тогда, почему ты дрожишь?
-Возьми меня за руку, Том... И расскажи мне еще что-нибудь... Мне страшно...
-Почему? Хотя... Я знаю... Не говори... Еще... Знаешь, иногда, Человек-На-Луне сбрасывает отгоревшие свое звезды на землю, чтобы люди ловили их и загадывали желания. Говорят, такие звезды, словно маленькие искорки, очень-очень горячие. Но, если ты выдержишь и не выпустишь ее с ладони, то будешь счастлив, и желание обязательно исполнится. Билли... Ты плачешь?
-Нет. НЕТ! Я не плачу... Это просто...
-Ничего... От этого становится легче...
-Обними меня, Том... Мне так плохо... Так больно. И не молчи, пожалуйста... На меня давит тишина.
-Только... Билл... прости меня....
Судорожный вздох и почти вырвавшийся крик, заглушаемый нежным, сладким поцелуем. Всего лишь легкое соприкосновение горячих губ.
-Зачем... Том?
-Я думал... Тебя это согреет... Прости меня... Прости...
-Нет... Молчи... Не проси прощения. Пожалуйста... Просто, прижмись крепче... Я хочу чувствовать тебя... Так теплее...
-Спи, Билли... Завтра будет солнечно... Завтра все будет хорошо... И никто не посмеет больше обидеть тебя...
-Правда?
-Клянусь, я убью любого, кто посмеет!
-Я люблю тебя, Том...
-Я тоже... люблю тебя, Билли... Спи... Все будет хорошо...
Тишина мягким покрывалом укутала два тонких силуэта, крепко сжимающих друг друга в объятиях. А где-то на небе, сидел Человек-На-Луне. Он раскачивался на полумесяце, улыбался и сыпал с неба мелкими искорками сияющих звезд.
-
-
11.04.2007 в 11:25Жил да был один парнишка, круглый сирота. Батрачил то у одного, то у другого, чтобы хоть как-нибудь прокормиться. Был опрятен, любил чистоту, и все сельские парни ему завидовали. Батраки его недолюбливали и по-всякому над ним насмехались, а он на их болтовню и внимания не обращал, знай делал свое дело. Когда они собирались по вечерам и наговоривали с три короба, он притворялся, будто ему невдомек, что камешки в его огород бросают, дурачком прикидывался. Вот его и прозвали сельским растяпой.
Хозяева, у которых он батрачил, были им премного довольны и наперебой переманивали. А как пройдет он по улице, девки друг дружку локтями подталкивают да сквозь опущенные ресницы поглядывают. И то сказать, было на что поглядеть. Лицом чист
да пригож, волосы, как вороново крыло, волной спадают на белоснежную шею; усы едва пробиваются, словно тень легла над верхней губой, а глаза-то! Глаза, матушки мои! — Всем девкам сердце растревожили.
Пригонит он коров на водопой — девки наперебой стараются найти повод для разговору, а он никого не замечает и будто даже не знает, чего им надо.
Вот они и придумали между собой прозвать его сельским красавчиком, будто им и нужды нет, что он на них вовсе не смотрит. А он и вправду, куда как красавец!
И по сторонам не глазел, а ходил, пас коров, и все в его руках спорилось, не чета другим батракам.
Не знаю уж, что он делал, как так выходило, а только коровы в его стаде были глаже, чем у других батраков, и молока больше давали; в местах, где он пас скотину, трава была куда как гуще да сочнее. И где бы его нога ни ступала, сразу заметно было, даже бурьян веселее глядел.
Видать, в добрый час парень родился и ему на роду написано высоко летать. Но он об этом и не догадывался и мысли такой не имел — возгордиться; не знал, что скрывается за завесой времени. А смиренно делом своим занимался и ни словом или как-нибудь по-другому никого не затрагивал и ни к кому не привязывался. Потому и не взлюбили его сельские парни да -батраки.
-
-
11.04.2007 в 11:26Как-то раз по весне, притомившись в беготне за коровами, присел он в тени под большим развесистым деревом и заснул. И ведь место-то выбрал какое! Ложбинку, сплошь в цветах, и все распустились, едва человеку пробраться можно. Поодаль
ручеек течет из родничка на склоне пригорка, змейкой бежит, пробивается среди лопухов да всякой травы, и от журчанья этой воды человека ко сну клонит. Дерево, под которым парень в тени укрылся, величавое и как будто до облаков достать силится. На широких ветках птички поют, гнездышки вьют. Тень от густой листвы так и манит прохладой. Скажу вам, парень этот вовсе был не растяпа, сельские батраки возводили напраслину, прозвав его так, Только он голову приклонил, как сразу и уснул.
И едва заснул, я и рассказать еще не успел, а уж он вскочил. Сон хороший ему приснился, вот он и встрепенулся.
А приснилось парню, будто явилась ему добрая фея, краше всех фей, какие только бывали между небом и землей, и велела ему отправиться ко двору царя, который теми краями правил, мол, там его судьба должна славно устроиться.
Проснулся он, диву дается: «Что же это такое было?». Призадумался, целый день терзается и никак в толк не возьмет, что этот сон означает. Невдомек ему, что это звезда, под которой он родился, дорогу ему показывает.
На другой день, выгоняя коров на пастбище, он опять свернул с дороги к тому самому дереву, прилег у его ствола, и опять ему тот же сон привиделся.
Пробудившись, он говорит себе: «Э, да тут дело не чистое!» — и снова весь день думушку думает.
На третий день он нарочно отправился той же дорогой, мимо этого дерева, лег под ним, и приснился ему тот же самый сон, только на этот раз фея даже пригрозила ему хворью и всякими невзгодами, если он не' пойдет, куда велено.
Тут он встал, погнал коров домой, загнал их в хлев, явился к хозяину и говорит:
— Хозяин, у меня думка есть: пойду я по свету, куда глаза глядят, счастья искать. Сколько я батрачил, а ничего не нажил, и не видать, что сумею этак-то на ноги стать. Будь добр, дай мне расчет.
— Да что тебе, малый, вздумалось уходить от меня? Может, жалованье я тебе скудное положил? Или харчей не хватает? Лучше оставайся-ка у меня, а я тебе невесту хорошую подыщу на селе с каким ни на есть приданым, да от себя подсоблю,чем только в силах, заживешь ты своим домом, как все добрые люди, к чему тебе по свету мыкаться неприкаянным?
— Нет, хозяин, я всем доволен, и харчей хватает, только так уж мне приспичило — пойду по белу свету и ни за что теперь не останусь.
Хозяин видит, что его ничем не удержишь, рассчитал его, выдал, что полагалось, и он, попрощавшись, ушел.
Покинув свое село, парень отправился прямехонько на царский двор и там нанялся прислуживать в царском саду. Садовник принял его радешенек, потому как работник попался опрятный, а то до тех пор ему от царских дочерей не раз доставалось за то, что приставляет к садовой службе всяких уродов.
Но опрятен он хоть и опрятен, да одежонка-то вся — старье и, что уж там говорить, мужицкая, в какой за скотиной ходят. Садовник велел ему в баню сходить, рубаху переменить и дал другую одежу, куда как подходящую для работника при царском саду. Ростом-то он был ладный да крепкий, новая одежка пришлась ему в самый раз.
Кроме других садовничьих дел, главная служба
его заключалась в том, чтобы каждое утро нарвать двенадцать букетов цветов и поднести их двенадцати принцессам, царским дочерям, когда те выйдут гулять по саду.
А этим царевнам было на роду написано, что они замуж не выйдут до тех пор, пока не найдется такой человек, который разгадает тайну их участи, и пока одна из них не полюбит кого-нибудь. Предсказательницы судьбы наделили царевен страстью к танцам. Они просто с ума сходили по танцам и каждую ночь изнашивали в плясе по паре шелковых башмаков.
И никто не знал, где они по ночам танцуют.
Царь стал призадумываться, сколько же можно тратиться на башмаки для своих дочерей и как это никто из добрых молодцев, которые сватались к ним, ни одной не сумел растревожить сердце, видать, ледяное оно у царевен.
Вот по всему царству, да и по соседним царствам-государствам царь повелел слух пустить, что, мол, кто разузнает да откроет ему, что делают по ночам его дочери и отчего каждая за ночь пару башмаков истаптывает, тот пускай любую из них выбирает в жены, какая милее, и он ее замуж отдаст.
Царь держал дочерей под запором в одной светлице, в своем дворце, за семью железными дверями да за семью большими замками. Но что они делают по ночам, отчего этак обувку рвут, никому не было ведомо, ведь никто не видел, чтобы они из дому выходили, да и не могли они выйти.
Видать, им на роду написано всю свою жизнь так прожить. Такая уж участь была им дана.
Как только слух прошел про царево решенье, потекли во дворец сваты: то царевичи, королевичи,
то сыновья важных сановников и даже господ помельче. И какой ни прибудет — на ночь идет сторожить к дверям светлицы, где царевны заперты. Царю каждое утро невтерпеж добрую весть услыхать, а вместо этого ему все только одно твердят: женихов, что с вечера в караул уходили, утром след простыл. Неизвестно, куда девались. Будто в воду канули.
Вот уж пропало одиннадцать добрых молодцев. Раз такое дело, остальные мяться стали, не желают в караул идти. Сладко ли жениться-то на царевнах, которые столько молодцев загубили.
И один за другим съехали они с царского двора, убрались восвояси. Кому же охота жизни своей лишиться?
Тут и у самого царя сердце от страху зашлось. Как это сгинули все женихи, что вызвались подглядеть за его дочерями? И не посмел он больше никого зазывать караулить их.
Волей-неволей приходилось царю каждый день покупать дюжину башмаков, и сокрушался он, что дочери состарятся в девках, засохнут, не бывать им под венцом.
А работник нес свою службу в царском саду как положено. Царевны были довольны букетами, которые он им вручал, а садовник — его работой.
Протягивая царевнам цветы, он и глаз поднять не смел; но когда подавал букет самой младшей, отчего — уж не знаю, вспыхивал, как пион, и сердце так начинало биться, что вот-вот выпрыгнет из груди. Царевна приметила это, но подумала, что парень просто стыдлив и поэтому так перед ними краснеет.
Сегодня так случилось, завтра; видит он, что не
по купцу товар. Да разве сердцу прикажешь? Сердце-то — будь оно неладно! — ему все одно твердит. Парню тоже охота попытать счастья, подкараулить царевен, да опять же, он подумывал и об участи тех, кто до него в караул идти вызывался.
Младшая царевна как-то не утерпела, поведала сестрам, что работник, который им цветы подает, краснеет, как маков цвет, представ перед ними, и что он собою пригож. Услыхав эти слова из уст младшей сестрицы, старшая царевна давай ее корить да на смех подняла, мол, что это ей вздумалось о прислуге такие речи молвить, видать, сердце ее стало податливо и, выходит, вот-вот покориться готово.
Парню сердце подсказывало: пойди к царю, проси дозволенья тоже постеречь у дверей царевниных, да знал сверчок свой шесток и не мог он забыть, сколько молодцев сгинуло, да и боязно было службы своей лишиться, на бобах вовсе остаться! Опять же шибко терзался он мыслью, что как погонят его с царского двора, не видать ему больше царевны. А ведь он, как ни старался страсть в себе заглушить, когда по утрам царевнам цветы раздавал, все-таки их красота и нежность, а особенно ласковые взгляды младшей царевны так его завлекли, что ему думалось, и жить станет невмоготу, когда его пальцы не будут касаться каждое утро белоснежных и мягких как пух царевниных рук.
День и ночь терзала его грусть-тоска и не знал он, как сделать, чтобы его желанье исполнилось, ведь иначе ему и жизнь не в жизнь.
Как-то ночью, когда он уснул, терзаемый -этой печалью, явилась ему во сне та же самая фея, которая показалась ему когда-то в ложбинке с цветами.
И сказала ему:
— Пойди в самую глубь сада, с восточного краю Там найдешь два лавровых кустика, один — вишне вого цвету, а другой розовый. Рядом увидишь золотую мотыгу, золотой же кувшин да шелковый рушник. Возьми те лавровые кустики, посади их в добрые горшки, мотыжь золотой мотыгой, по ливай из золотого кувшина да протирай хорошенько шелковым рушником и береги пуще глазу. Когда они вырастут и вытянутся в человеческий рост, что хочешь у них проси, любое — все будет исполнено в точности.
Сказала и растаяла, будто призрак, работник ей даже спасибо сказать не успел.
Не опомнясь от чудного сна, не протерев даже глаз, побежал он в самую глубь сада, с восточного краю, да так и обмер от радости, когда въявь увидал то, про что ему фея во сне говорила. Трет глаза, ощупывает себя: а ну как он еще спит, да наяву ли все это? Уверившись, что это не ночное видение, он взял и унес лавровые кустики.
Ходил за лаврами лучше не надо, часто мотыжил золотой мотыгой, поливал из золотого кувшина, вытирал шелковым рушником и — к чему слова понапрасну тратить? — берег пуще глазу, как фея наказывала.
Лавры росли, наливались силой, будто чудом каким их тянуло. Скоро стали они совсем боль-шенькие. И такой красы, как эти лавры, никто нигде не видывал.
А как вытянулись они в человеческий рост, он подошел к одному и сказал, как фея велела:
-
-
11.04.2007 в 11:26Лаврушка, ты мой лаврушка!
Я мотыжил тебя золотой мотыгой,
Поливал тебя из золотого кувшина,
Вытирал тебя шелковым рушником.
Одари меня силой быть невидимкой,
Когда в этом будет нужда.
Глядь, в тот же миг не ветке завязался и стал на глазах расти, распускаться — и расцвел такой распрекрасный цветок, что невозможно было удержаться, чтобы не понюхать его. Он сорвал этот цветок, положил за пахуху — так, стало быть, фея его научила.
Вечером, когда царевны отправились на покой в ту самую светлицу, где их запирали на ночь на семь крепких замков, он тихонько прошмыгнул мимо их и заскочил в ту светлицу. Он-то видел, что они делают, а они его не видели. И увидел он: вместо того, чтобы раздеваться да спать ложиться, они стали причесываться, надевать дорогие наряды да собираться в дорогу.
Он удивился этому и решил непременно за ними отправиться, посмотреть, как они выйдут отсюда, куда пойдут и что станут делать.
Тут вдруг старшая царевна спрашивает сестер:
— Ну, вы готовы, девушки?
— Готовы, — отвечают они.
Тогда старшая топнула-пристукнула ногой об пол — и пол в светлице расступился. Они спустились в открывшийся ход и шли, шли, пока не вышли к саду, обнесенному медной стеной.
Подошли они к саду, старшая царевна опять ногой топнула-пристукнула — и железная калитка в сад распахнулась. Пробираясь в сад вслед за царев-
нами, парень наступил на платье самой младшей сестры. Та живо обернулась, но никого не увидела и, окликнув сестер, говорит:
— Сестрицы, мне показалось, что кто-то идет за нами, даже наступил мне на платье.
Сестры поглядели во все стороны, никого не увидели и молвят ей:
— Отчего тебе, сестра, все мерещится? Кому же здесь быть, кто может за нами подглядывать? Сюда до нас и жар-птице не долететь. Лучше посмотри хорошенько, наверно, ты зацепилась подолом за какую-нибудь колючку, а коли ты пуглива, тебе и поблазнилось, будто кто-то на твой подол наступил. Вот глупая!
Она промолчала. А парень все за ними идет.
Миновали они серебряный лес, миновали другой, золотой, миновали третий, где листва — сплошь алмазы да самоцветы и сверкает так, что глаза слепит, и пришли к большому озеру.
Посреди того озера — холм, а на нем — палаты, каких он в жизни не видывал. Царские-то дворцы по сравнению с ними всего ничего, и сверканье от них такое, что и на солнце глядеть еще можно, а на них — никак. И построены так хитро, что когда ты по лестнице вверх поднимаешься, кажется, будто вниз спускаешься, а когда вниз спускаешься, кажется, будто вверх поднимаешься.
У берега царских дочерей дожидались двенадцать челнов с гребцами, в шитых золотом дорогих нарядах. Подошли они к берегу, сели каждая в свой челн и поплыли.
А работник сел в челн к самой младшей.
Челны отчалили и поплыли вереницей, как журавли. Только челн младшей царевны все отстает
да отстает. Гребцу удивительно, отчего это нынче челн тяжелее, он изо всех сил налегает на весла, чтобы догнать остальных.
Как только царевны ступили на берег, там музыка заиграла — и не хочешь, да в пляс пойдешь. Сестры живо побежали, зашли во дворец и давай плясать с молодцами, которые их поджидали, и плясали, и плясали, пока башмаки не изорвались.
Парень все время не упускал их из виду. Он тоже пробрался во дворец — и что же увидел? Большие просторные хоромы с плясалищем, едва до конца видать. И сплошь в золоте да в драгоценных каменьях, а кругом в золотых, выше человеческого росту подсвечниках горят факелы. Стены белые, как молоко, сверкают — смотреть нельзя, и на стенах — золотые полоски, а на них сапфиры да рубины огнем горят.
Работник встал в уголке и глядит на все эти чудеса. Да и было на что поглядеть, ведь он и впрямь такого еще не видывал. Но только где уж там на месте-то устоять! Тоже волей-неволей подскакивает да приплясывает; невозможно было удержаться, ноги сами плясали, когда музыка эта играла. Даже подсвечники с факелами, столы да лавки и те подпрыгивали.
И никто на свете даже представить не может, как прекрасна была та музыка, как звучали все вместе органы, дудки, гитары, лютни, трембиты, волынки и много еще чего; самые наилучшие музыканты на свете и то бы рты разинули.
А уж царевны-то!.. Прямо огонь! Пляшут и хороводную, и кадриль, и цыганочку, и парами, и поодиночке, и вприсядку, и с притопом — по-всякому. Тут не только подметки, печенки и то отбить можно.
И вот пляшут они, пляшут до самой зари. Тут вдруг музыка перестала играть, и откуда ни возьмись появился стол — ломится от всяческих яств, какие только на свете бывают. Тут все уселись за стол и давай есть да пить, веселиться, сколько душа пожелает.
А работник сидит в своем уголке, куда притулился, и смотрит, слюнки глотает.
За столом прислуживали арапы в дорогой одежде с разными украшениями.
Встали царевны из-за стола и давай домой собираться.
И вернулись той же самой дорогой, по которой пришли. А парень все следом идет.
Когда они проходили через серебряный лес, работнику тут что-то пришло в голову, он возьми да и сорви с одного дерева веточку.
Тут весь лес громко зашелестел, словно ветер злой налетел на деревья, а ни один листок даже не шевельнулся, не дрогнул хотя бы, как от легкого дуновенья.
Царевны — в переполох.
— Что это было, сестрица? — спрашивают.
— А чему быть-то? — отвечает им старшая из сестер. — Видать, это пташка, что вьет гнездо на башне дворца нашего батюшки, забралась в листву; только она одна и может добраться досюда.
Царевны пошли дальше и вернулись во дворец, в светлицу, где были заперты, тем же самым ходом, как и вышли оттуда.
На другой день работник, навязав букеты для царских дочерей, ловко спрятал сорванную ветку в цветы младшей царевны.
Царевна удивилась, когда он ей подал букет, поглядела на него милостиво, да не могла в толк
взять, как та веточка в ее цветах очутилась.
На другой вечер опять все повторилось. Парень так же тайком шел за ними, только на этот раз сорвал веточку с золотого дерева и опять на другое утро воткнул ее в букет младшей царевны.
И старшая царевна опять успокаивала сестер, когда они испугались, услышав, как шелест про-бежал по лесу, где работник сорвал ветку.
На утро младшая царевна приняла от работника букет цветов со спрятанной в нем золотой веточкой, и сердце ее словно ножом полоснуло.
-
-
11.04.2007 в 11:26— Откуда у тебя веточка, которую ты мне в букет воткнул?
— Пресветлая царевна знает, откуда.
— Выходит, ты нас выследил и знаешь, где мы по ночам бываем?
— Выходит, так.
— Как это ты сумел все время ходить следом за нами, и ни одна из сестер тебя не приметила?
— А я тайком.
— Вот, на тебе кошелек с деньгами да помалкивай, никому ни слова не оброни о наших ночных прогулках.
— Я, пресветлая царевна, свое молчанье не продаю!
— Коли я услышу, что ты не держишь язык за зубами, прикажу отрубить тебе голову.
Языком-то она выговорила эти жестокие слова, а сердце совсем другое подсказывало. Показалось ей, что этот работник с каждым днем все пригожее делается.
Когда он на третью ночь опять проорался за ними тайком, то сорвал веточку в лесу с алмазной листвой, и опять шелест прошел по лесу, и опять старшая царевна успокоила младших сестер, уняла их испуг. А у младшей царевны, не знаю отчего, сердце тайно трепетало от радости.
На другой день, найдя алмазную веточку в букете цветов, стала она исподтишка поглядывать на работника и примечает, что он не так уж и отличается от царевичей да королевичей. Даже вовсе пригожим и славным кажется.
Работник тоже на царевну томно поглядывал и тоже тайком; приметил, что она, вроде, взволнована, да только виду не подал, а занялся своими делами..
А старшие сестры подглядели за ними и стали над младшей царевной смеяться да шутки шутить. Младшая сестра промолчала и обиду стерпела. Она все диву давалась, как это работник про них все выведал. Она, вишь, смекнула, что этот парень вовсе не прост, коли сумел сделать то, что и славным молодцам не удалось.
Да и, по правде сказать, его гордая стать, приятное и кроткое выраженье лица показывали, что он не простой работник. Опять же, и вид у него и все прочее завлекательны были.
Когда царевны зашли в светлицу, младшая возьми да и скажи сестрам, что садовый работник знает про их ночные гулянки. Тут они стали совет держать да обдумывать, как бы и его загубить, как других молодцев, чтобы и он тоже сердца и чувств лишился.
Да только парень и на этот раз к ним в светлицу пробрался, потому и знал, что они замышляют.
Видать, ему сорока на хвосте принесла весточку, что нынче они про него говорить станут.
Теперь, раз он все узнал, — все, что надобно было знать, — он пошел к своим лаврам и говорит другому, розовому лавру:
Лаврушка, ты мой лаврушка!
Я мотыжил тебя золотой мотыгой,
Поливал тебя из золотого кувшина,
Вытирал тебя шелковым рушником.
Одари меня разумом да ученостью
царевичей-королевичей.
Как и в первый раз, завязался на лавре бутон, стал расти, раскрываться,и распустился чудесный цветок. Он сорвал этот цветок и за пазуху положил. И в тот же миг обожженное солнцем лицо его стало чистым и светлым. В голове, он и сам не знал, что-то вдруг переменилось. Он заметил, что рассуждать стал иначе, чем раньше. Видать, ума сильно прибавилось. И очутился он в новом облачении, как у царевичей-королевичей.
Тут он отправился прямо к царю, просить позволения покараулить ночью царевен.
Царь пожалел его молодость, советует ему не губить себя, заниматься своим делом. Но парень настаивал. И тогда царь согласился. Ему даже и в голову не пришло, что это — садовый работник, так сильно он изменился.
Когда царь представил его дочерям и объявил о желании, они тоже его не признали. Только младшая, у которой в сердце заноза засела, узнала его и тосковать начала.
Как настала ночь, царевны отправились на свои игрища и его с собой взяли. Он знал, что они затевают, да остерегался, чтобы не угодить в расставленные тенета.
пришли они в заколдованный дворец, проплясали до самой зари, а потом сели за стол. Тут ему подали зелье, которое пили все, кто там до него побывал; зелье, от которого он должен сердца и чувств лишиться, которое должно его погубить, как всех других молодцев погубило.
Он принял то зелье в кубке и, обратив свои затуманенные слезами, пылающие любовным огнем глаза к младшей царевне, молвил ей нежным голосом:
— Видишь? Из любви к тебе гибель свою принимаю, раз у тебя сердце, как лед.
— Нет, сердце мое — не лед, растопило его огнем твоей любви, — отвечала она. — Не пей! Уж лучше мне садовничихой быть вместе с тобой, чем царевной, да без тебя.
Он, как услышал эти слова, выплеснул зелье через плечо, подошел к ней поближе и говорит:
— Не бойся, пресветлая царевна, садовничихой стать тебе не придется.
Все, кто был в хоромах, услыхали эти слова. Колдовство потеряло силу — и враз все очутились в царских палатах. А волшебный дворец сгинул, как привидение, будто его и на свете совсем не бывало.
Царь, как увидел их всех, изумился, остолбенел, схватившись за бороду обеими руками. А молодец-то, бывший садовый работник, стал рассказывать про все ночные лукавства. И царь отдал младшую дочь за пригожего, славного молодца. Тут и другие дочери стали одна за другой подходить к царю то с царевичем, то с королевичем, своими избранниками. Царь над всеми смилостивился и всех благословил. И так все радовались кругом, так радова-
лись, что не только мои уста, а будь хоть целая сотня уст — и то бы передать не сумели!
Прежде чем обвенчаться, младшая царевна спросила своего жениха, какой такой силой он обладает, что разгадал их ночные тайны и раскрыл колдовство, которым они были опутаны. Он рассказал. А она, чтобы муж не имел над ней превосходства, а был наравне, как все люди, пошла и срубила те лавры и в огонь бросила.
Потом они обвенчались и всю жизнь прожили в счастье, как на этом свете живется, пока совсем не ослабели и не обессилели, в самой глубокой старости.
И я там жил, мед-пиво пил и т.д.
Прочитай ОБЯЗАТЕЛЬНО!И напиши своё мнение!
-
-
11.04.2007 в 11:40-
-
11.04.2007 в 11:40Гернсвольский замок в конце 1655 года был местом светских
развлечений. Варон Гернсвольф был самым могущественным дворянином в
Германии. Его имя прославили патриотические деяния сыновей и красота
единственной дочери. Поместье Гернсвольф, располагавшееся среди Черного
леса, было пожаловано за верную службу одному из его предков государством и
перешло вместе с другими наследными имениями семье нынешнего владельца. Это
был готический особняк, возведенный согласно моде тех времен в пышном
стиле и состоящий главным образом из темных извилистых коридоров и залов
со сводчатыми потолками и гобеленами на стенах - величественных, но плохо
приспособленных для личного удобства по причине их мрачной величины.
Темный сосновый лес окружал замок со всех сторон и придавал местности
угрюмый вид, который редко оживлялся светом солнца.
Колокола замка радостно зазвонили при наступлении зимних сумерек,
стража была поставлена на башнях, чтобы оповещать о приезде гостей,
приглашенных разделить веселье, царящее в этих стенах. Единственной дочери
барона Клотильде только что исполнилось семнадцать лет, и было
приглашено блистательное общество, дабы отпраздновать ее день рождения. Для
приема многочисленных гостей были открыты большие сводчатые залы.
Вечерние забавы едва начались, когда часы на тюремной башне пробили с
необычайной торжественностью, и в тот же миг в бальном зале появился высокий
чужестранец, облаченный в таинственный черный костюм. Он учтиво
поклонился, но к нему отнеслись с явной сдержанностью. Никто не знал, кто
он такой и откуда приехал, но было очевидно, что он дворянин высшего
сословия, и хотя его появление было принято с недоверием, с ним обходились
весьма уважительно. Он особо обратился к дочери барона и был так
рассудителен в своих замечаниях, и так тонок в своих остротах, очарователен
в обращении, что быстро растревожил душу своей юной и чувствительной
слушательницы. В итоге, после некоторого замешательства со стороны
хозяина, который вместе с остальными гостями был не в силах относиться к
чужестранцу безразлично, ему предложили остаться в замке на несколько
дней, и приглашение было с радостью принято.
Глубокой ночью, когда все удалились в свои покои, было слышно, как на
серой башне уныло раскачивается из стороны в сторону тяжелый колокол,
хотя ни одно дуновение ветра не тревожило деревья в лесу. Многие гости,
встретившись наутро за завтраком, утверждали, что слышали звуки
божественной музыки, в то время как другие настаивали, что это был
ужасный шум, исходивший, как казалось, из покоев, которые в то время занимал
чужестранец. Однако вскоре он сам появился за столом, к когда были
упомянутые события прошедшей ночи, на его мрачном лице заиграла
непонятная жуткая улыбка, затем сменившаяся глубочайшей меланхолией. Он
беседовал главным образом с Клотильдой, рассказывал о различных странах, в
которых
побывал, о солнечных областях Италии, где сам воздух напоен благоуханием
цветов, а летний ветерок вздыхает над прекрасной землей, он поведал ей о тех
чудесных краях, где улыбка дня тонет в мягкой постели ночи, а великолепие
небес не затмевается ни на миг, и вызвал у нежной слушательницы слезы
умиления, и впервые она пожалела, что находится дома.
Дни шли своим чередом, и каждый миг усиливал жар невыразимых чувств,
которые разбудил в ней чужестранец. Он ни разу не говорил о любви, но
Клотильда видела ее в речах, в поведении, в проникновенных нотках его
голоса и убаюкивающей мягкости улыбки, а когда он обнаружил, что преуспел в
расположении ее чувств по отношению к себе, на его лице на миг появилась
самая что ни на есть дьявольская усмешка и вновь умерла. Когда он
встречался с девушкой в присутствии ее родителей, то был почтителен и
смирен, и лишь наедине с ней, во время прогулок по темной лесной чаще,
снимал маску учтивого кавалера.
-
-
11.04.2007 в 11:40Когда однажды вечером он сидел с бароном в обшитой деревом библиотеке,
беседа перешла на сверхъестественные силы. Чужестранец во время обсуждения
оставался сдержанным, но когда барон стал шутливо отрицать существование
духов и начал в шутку их вызывать, его глаза загорелись неземным блеском,
а тело, казалось, расширилось до более чем естественных размеров. Когда
беседа иссякла, наступила страшная тишина, и несколько секунд спустя был
слышен лишь хор небесной гармонии. Всех охватил восторг, но чужестранец
был явно расстроен и мрачен. Он с состраданием взглянул на своего
именитого хозяина, и нечто вроде слезы сверкнуло в его темных глазах.
Через несколько секунд музыка тихо замерла вдалеке и все стало безмолвно,
как и прежде. Барон вскоре покинул комнату, и почти тотчас же за ним
последовал чужестранец. Прошло совсем немного времени, и вдруг послышались
ужасные крики: так кричит человек в предсмертных муках. А затем барона нашли
мертвого, распростертого в коридоре. Его тело было скручено болью, а на
почерневшем горле виднелись следы человеческих рук. Тут же подняли тревогу,
замок обыскали от подвала до чердака, но чужестранца больше никто не
видел. Тело барона предали земле, а об ужасном случае вспоминали лишь как о
чем-то, бывшем давным-давно.
После исчезновения чужестранца, который действительно очаровал ее,
настроение хрупкой Клотильды явно изменилось. Она полюбила гулять ранним
утром и поздним вечером по тропинкам, по которым часто ходил он, вспоминая
его последние слова, представляла его милую улыбку, и заканчивала
прогулку на том месте, где однажды она беседовала с ним о любви.
Клотильда избегала общества и, похоже, была счастлива лишь тогда, когда
оставалась одна в своей комнате. Тоща она и давала выход своей печали в
слезах, а любовь, которую девичья гордость благопристойно скрывала на
людях, вырывалась наружу в часы одиночества. Так прекрасна и в то же
время так смиренна была прелестная скорбящая, что она уже казалась ангелом,
освободившимся от пут этого мира и готовившимся к полету на небеса.
Одним летним вечером она добрела до укромного уголка, который выбрала в
качестве любимого места уединения, и тут чья-то медленная поступь
послышалась позади. Клотильда улыбнулась и, к своему безграничному
удивлению, увидела чужестранца. Он радостно подошел к ней, и завязалась
оживленная беседа.
- Вы покинули меня, - воскликнула восхищенная девушка, - и я подумала,
что все радости жизни ушли от меня навсегда. Но вы вернулись, и разве мы не
будем опять счастливы?
- Счастливы, - ответил чужестранец с неожиданным презрением. - Могу ли
я снова быть счастлив... могу ли... но простите мое волнение, любовь моя,
его извиняет лишь удовольствие, которое я испытываю от нашей встречи. О! Я
должен вам многое рассказать. Да! И многое услышать в ответ. Не так ли, моя
милая? Скажите мне искренне, были ли вы счастливы в мое отсутствие? Нет! Я
вижу в запавших глазах и на бледных щеках, что бедный скиталец добился, по
крайней мере, хоть легкого интереса в сердце своей возлюбленной. Я побывал
в других странах, повидал многие народы. Встречался с женщинами, красивыми
и изысканными, но нашел лишь одного ангела, и он здесь передо мной. Примите
это простое выражение страсти, драгоценная моя, - продолжил чужестранец,
срывая цветок шиповника, - он прекрасен, как и дикие цветы, что вплетены в
твои волосы, и прелестен, как любовь, что я дарю тебе.
- Он действительно прелестен, - ответила Клотильда, - но его красота
увянет с наступлением ночи. Он прекрасен, но недолговечен, как и любовь,
питаемая мужчиной. Пусть не он будет символом твоей привязанности. Принеси
мне нежное неувядающее растение, прелестный цветок, что цветет круглый
год. И я скажу, когда воткну его себе в волосы: "Фиалки отцвели и умерли...
розы распустились и увяли, но оно по-прежнему молодо, и такова любовь моего
скитальца". Друг сердца моего! Ты не оставишь меня. Я живу лишь тобой, ты -
мои надежды, мои мысли, само мое существование, и если я потеряю тебя, я
потеряю все - я буду лишь одиноким диким цветком в многообразии природы,
пока ты не пересадишь меня в более плодородную почву. И можешь ли ты теперь
разбить любящее сердце, которое первый научил огнем страсти?
- Не говори так, - возразил чужестранец, - моя душа разрывается от
твоих слов. Брось меня... забудь меня... избегай меня вечно... или
последует твоя гибель. Я есть создание, покинутое Богом и людьми... И если
б ты увидала иссушенное сердце, что едва бьется в этом движущемся
скоплении уродства, ты б убежала от меня, как от гадюки, попавшейся на пути.
Вот мое сердце, любовь моя, чувствуешь, как оно холодно, оно не бьется,
дабы не выдать своих чувств. Ибо остыло и умерло, как умерли друзья, которых
я когда-либо знал.
- Любимый, ты несчастен, и твоя бедная Клотильда останется, чтобы
поддержать тебя. Не думай, что я могу покинуть тебя в невзгодах. Нет! Я
буду скитаться с тобой по всему свету, если захочешь, буду твоей служанкой,
твоей рабыней. Я защищу тебя от ночных ветров, чтобы они не тревожили твою
непокрытую голову. Я укрою тебя от окружающих вихрей. И хотя холодный мир
может предать твое имя презрению... хотя друзья могут отказаться от тебя, а
сподвижники сгнить в могиле, останется любящее сердце, по-прежнему
благословляющее тебя.
Она умолкла. Ее голубые глаза были полны слез, когда она со страстью
повернулась к чужестранцу. Он уклонился от взгляда, а по его изящному лицу
пробежала презрительная усмешка самой темной, самой смертельной злобы.
Через мгновение это выражение исчезло. В неподвижных, остекленевших глазах
опять появился неземной холод, он повернулся к своей спутнице.
- Час заката, - воскликнул он. - Нежный, прекрасный час, когда сердца
влюбленных счастливы, а природа улыбается их чувствам. Но мне она больше не
улыбнется... когда наступит завтра, я буду далеко, очень далеко от дома
моей возлюбленной, от мест, куда мое сердце положено, как в гробницу. Но
должен ли я оставить тебя, прелестнейший цветок, чтобы стать забавой
урагана, добычей горного обвала?
- Нет, мы не расстанемся, - ответила пылкая девушка. - Куда пойдешь ты,
туда пойду и я. Твой дом станет моим домом. И твой Бог станет моим Богом.
- Поклянись, поклянись же, - вскричал чужестранец, грубо схватив ее за
рукав. - Поклянись страшной клятвой, которую я произнесу.
Затем он поставил ее на колени и, грозя правой рукой небеса, откинул
назад свои вороные пряди и стал призывать страшные кары с отвратительной
улыбкой воплощенного демона.
- Да явятся тебе проклятья оскорбленного Бога, - воскликнул он, -
пристанут к тебе навсегда... в бурю и штиль, днем и ночью, в болезни и
печали, в жизни и смерти, если нарушишь ты данный здесь обет быть моей. Да
завоют у тебя в ушах жутким демоническим хором темные духи осужденных...
да замучит твою грудь неугасимым огнем ада отчаяние! Да будет твоя
душа, как гниющий лепрозорий, где Призрак былой радости сидит, как в
могиле, где стоглавый червь не умирает... где огонь не гаснет. Да
властвует над тобой дух зла и да воскликнет он, когда пройдешь мимо: "СЕ
ПОКИНУТАЯ БОГОМ И ЛЮДЬМИ!" Да явятся тебе ночью страшные привидения, да
падут любимые друзья в могилу, проклиная тебя последним вздохом. Да будет
все самое ужасное в человеческой природе, более жуткое, чем может описать
язык или вымолвить уста, да будет сие твоей вечной долей, если нарушишь ты
данную клятву.
-
-
11.04.2007 в 11:41Он умолк... Едва понимая, что делает, испуганная девушка приняла
ужасную клятву и пообещала вечно быть верной тому, кто стал ее господином.
- Духи проклятых, благодарю вас за помощь! - вскричал чужестранец. - Я
добился своей прекрасной невесты. Она моя... моя навеки... Да, мои и тело,
и душа, в жизни мои ив смерти мои. Зачем плакать, моя дорогая, рока не
прошел медовый месяц? Что ж, у тебя в самом деле есть причина для слез. Но
когда мы встретимся снова, мы встретимся, чтобы подписать брачный договор.
Затем он запечатлел на щеке юной невесты холодный поцелуй и, смягчив
ужасное выражение лица, попросил ее встретиться с ним завтра в восемь
часов вечера в часовне Гернсвольфского замка. Она обернулась к нему с
пылающим взором, словно моля о защите от него самого, но чужестранец уже
исчез.
Когда Клотильда вошла в замок, все заметили, что она погружена в
глубочайшую меланхолию. Родные тщетно пытались установить причину ее
тревоги. Но страшная клятва полностью лишила ее сил, и она боялась выдать
себя даже голосом или малейшим изменением в выражении лица. Когда вечер
подошел к концу, семья удалилась в свои спальни. Но Клотильда, не будучи в
силах заснуть, попросила оставить ее одну в библиотеке, примыкающей к ее
покоям.
Была глухая полночь. Все в доме давным-давно удалились почивать, и
только раздавался тоскливый вой сторожевой собаки, лающей на ущербную
луну. Клотильда оставалась в библиотеке в состоянии глубокой задумчивости.
Лампа, горевшая на столе, за которым она сидела, потухла, и дальний угол
комнаты был уже почти невидим. Часы замка пробили двенадцать, и звук
мрачно отозвался эхом в торжественной тишине ночи. Внезапно у дубовой двери
в торце библиотеки мягко повернулась ручка, и бескровный призрак, облаченный
в могильное одеяние, медленно вошел внутрь. Ни один звук не извещал о его
приближении, он бесшумными шагами двигался к столу, за которым сидела
девушка. Клотильда ничего не замечала до тех пор, пока не почувствовала, как
ее схватила мертвенно-холодная рука, и не услышала голос, шепчущий ей в
ухо: "Клотильда". Рядом с ней стоял темный призрак. Взгляд Клотильды был
прикован, словно по волшебству, к призраку, который медленно снял скрывавшие
его одежды, и стали видны пустые глазницы и скелет ее отца. Казалось,
он посмотрел на нес с сожалением и раскаянием, а затем воскликнул:
- Клотильда, платья и слуги готовы, церковный колокол уже пробил, а
священник стоит у алтаря. Но где же невеста? Для нее есть место в могиле,
и завтра она будет со мной.
- Завтра? - пробормотала обезумевшая девушка. - Его ознаменуют духи
ада, и завтра узы будут сняты.
Образ стал медленно удаляться и вскоре растворился во мраке.
Настало утро... затем вечер. И когда часы в зале пробили восемь,
Клотильда уже шла к часовне. Вечер был темным и угрюмым, плотные слои
сумрачных облаков неслись по небесной тверди, а рев зимнего ветра ужасным
эхом отражался от леса. Она достигла назначенного места. Внутри находился
кто-то ожидавший ее... Он приблизился... и стали видны черты чужестранца.
- Ну хорошо, моя невестушка! - воскликнул он с усмешкой. - Хорошо же
отплачу я за твою любовь! Иди за мной.
Они молча прошли вдвоем по петляющим проходам часовни, пока не
достигли примыкающего к ней кладбища. Здесь они на мгновение остановились,
и чужестранец мягко произнес:
- Еще один час, и борьба завершится. Но, однако, это сердце воплощенной
злобы может чувствовать, когда придают такую молодость, такую чистоту духа
могиле. Но так должно быть... так должно быть, - продолжил он, в то время
как воспоминания о былой любви промелькнули у нее в памяти. - Ибо этого
захотел демон, которому я повинуюсь. Бедная девочка, я
действительно веду тебя на наше венчание. Но священником будет смерть,
твоими родителями - рассыпавшиеся скелеты, гниющие вокруг, а
освидетельствуют союз ленивые черви, что пируют на хрупких костях
мертвецов. Пойдем, моя невестушка, священнику не терпится увидеть жертву.
Пока они шли, тусклый голубой огонек стал быстро двигаться перед ними и
осветил на краю кладбища ворота склепа. Он был открыт, и они молча вошли
внутрь. Голодный ветер носился по печальному обиталищу мертвых. С обеих
сторон были навалены обломки развалившихся гробов, постепенно оседавшие на
влажную землю. - При каждом шаге они наступали на мертвое тело, и
побелевшие кости хрустели у них под ногами. Посередине склепа возвышалась
груда незахороненных скелетов, на которой восседала ужасная, даже для
мрачнейшего воображения, фигура. Когда они приблизились к ней, обширный
склеп огласился адским смехом, и каждый рассыпавшийся труп, казалось, ожил.
Чужестранец остановился, а когда он схватил свою жертву за руку, из его
сердца вырвался один вздох... в глазах блеснула лишь одна слеза. Но это
длилось лишь миг. Жуткая фигура нахмурилась, видя его нерешительность, и
махнула изможденной рукой.
Чужестранец начал действо. Он описал в воздухе некие таинственные
круги, произнес магические слова и замолчал, будто охваченный ужасом.
Внезапно он возвысил голос и неистово воскликнул:
- Супруга Духа тьмы, у тебя есть несколько мгновений, чтобы узнать,
кому предаешь себя. Я есть неумирающий дух того несчастного, который
проклял своего Спасителя на кресте. Он взглянул на меня в последний час
своего бытия, и этот взгляд еще не пришел, ибо я проклят на всей земле. Я
навечно приговорен к аду! И должен угождать вкусу своего хозяина до тех
пор, пока мир не свернется, как свиток, а небеса и земля не прейдут. Я есмь
тот, о ком ты, возможно, читала и о чьих подвигах ты, возможно, слышала.
Мой хозяин осудил меня на совращение миллиона душ, и лишь тогда мое
наказание завершится, и я смогу познать отдых в могиле. Ты есть тысячная
душа, которую я погубил. Я увидел тебя в твой час чистоты и сразу отметил
тебя. Твоего отца я убил за его опрометчивость и позволил предупредить
тебя о твоем уделе. Но я не обманулся в твоей наивности. Ха! Чары
действуют великолепно, и вскоре ты увидишь, моя милая, с кем связала свою
бессмертную душу, ибо пока в природе сменяют друг друга времена года...
пока сверкает молния и гремит гром, твое наказание будет вечным. Посмотри
вниз, и увидишь, на что ты обречена!
Она посмотрела туда: пол раскололся по тысяче различных линий, земля
разверзлась, и послышался рев могучих вод. Океан расплавленного огня пылал в
пропасти под ней и вместе с криками проклятых и победными кличами демонов
являл собой вид более ужасный, чем можно себе вообразить. Десять миллионов
душ корчились в горящем пламени, а когда кипящие валы бросали их на
несокрушимые черные скалы, они от отчаяния разражались богохульствами.
И эхо громом проносилось над волнами. Чужестранец бросился к своей жертве.
Какой-то миг он держал ее над пылающей бездной, потом с любовью взглянул
ей в лицо и заплакал, как ребенок. Но это была лишь мгновенная слабость.
Он вновь сжал ее в своих объятиях, а затем в ярости оттолкнул от себя. А
когда ее последний прощальный взгляд коснулся его лица, он громко возопил:
- Не мое преступление, но религия, что исповедуешь. Ибо разве не сказано,
что в вечности есть огонь для нечистых душ, и разве ты не подвергнешься его
мукам?
Бедная девушка не слышала криков богохульника. Ее хрупкое тело летело со
скалы на скалу, над волнами, над пеной. Когда она упала, океан
взбудоражится, словно заполучить ее душу было большой победой. А когда она
погрузилась в пучину пылающей преисподней, десять тысяч голосов зазвучали из
бездонной пропасти:
- Дух зла! Здесь, в самом деле, вечные муки, приготовленные для тебя. Ибо
червь не умирает и огонь не угасает.
-
-
11.04.2007 в 15:40Норм...мне больше нравится что-нибудь в стиле Техасской резни бензопилой
-
-
15.06.2007 в 12:15...Если идти по дороге из света фонарей, можно придти на небо. Просто нельзя бояться. Нужно идти и не оглядываться. Там, на луне живет человек, что зажигает звезды по ночам. Его так и зовут Человек-На-Луне. Никто никогда не видел, как именно он заставляет звезды светиться, но говорят, он дотрагивается до них своими тонкими белыми пальцами, и они загораются. А он раскачивается на лунном рожке и смотрит, как зведзы освещают путь одиноким людям. А по утрам, он так же касается звезд, и они потухают, чтобы не мешать солнцу. А Человек-На-Луне в это время, освещает небо с другой стороны Земли... Билл, ты слышишь меня?
-Слышу... А как он выглядит?
-Я не знаю... Наверное, он очень красивый... Как звезды. У него длинные серебристые волосы... Иногда, они касаются земли, и получается лунная дорожка... А еще, я читал, что он высокий и тонкий... И очень гибкий. Ведь, нельзя зажигать звезды, сидя на одном месте...
-А глаза?
- Глаза... Наверное, они светлые... Светло-серые... И бледная кожа, светящаяся в темноте... И голос тихий-тихий... Я думаю, он...
-Том, мне холодно...
-Закрыть окно?
-Нет...
-Иди ко мне...
Тонкая тень мелькнула в лунном свете, заливающем комнату. Тихий шорох одеял был почти не слышен в весеннем шуме ветра за окном.
-Теперь теплее?
-Да...
-Тогда, почему ты дрожишь?
-Возьми меня за руку, Том... И расскажи мне еще что-нибудь... Мне страшно...
-Почему? Хотя... Я знаю... Не говори... Еще... Знаешь, иногда, Человек-На-Луне сбрасывает отгоревшие свое звезды на землю, чтобы люди ловили их и загадывали желания. Говорят, такие звезды, словно маленькие искорки, очень-очень горячие. Но, если ты выдержишь и не выпустишь ее с ладони, то будешь счастлив, и желание обязательно исполнится. Билли... Ты плачешь?
-Нет. НЕТ! Я не плачу... Это просто...
-Ничего... От этого становится легче...
-Обними меня, Том... Мне так плохо... Так больно. И не молчи, пожалуйста... На меня давит тишина.
-Только... Билл... прости меня....
Судорожный вздох и почти вырвавшийся крик, заглушаемый нежным, сладким поцелуем. Всего лишь легкое соприкосновение горячих губ.
-Зачем... Том?
-Я думал... Тебя это согреет... Прости меня... Прости...
-Нет... Молчи... Не проси прощения. Пожалуйста... Просто, прижмись крепче... Я хочу чувствовать тебя... Так теплее...
-Спи, Билли... Завтра будет солнечно... Завтра все будет хорошо... И никто не посмеет больше обидеть тебя...
-Правда?
-Клянусь, я убью любого, кто посмеет!
-Я люблю тебя, Том...
-Я тоже... люблю тебя, Билли... Спи... Все будет хорошо...
Тишина мягким покрывалом укутала два тонких силуэта, крепко сжимающих друг друга в объятиях. А где-то на небе, сидел Человек-На-Луне. Он раскачивался на полумесяце, улыбался и сыпал с неба мелкими искорками сияющих звезд.
-
-
15.06.2007 в 12:19-
-
15.06.2007 в 12:35картинка кстати, офигенная, я возьму, м? Где ты только берёшь такое...
-
-
15.06.2007 в 12:38-
-
15.06.2007 в 12:59-
-
15.06.2007 в 14:06